Каргер М.К. Древний Киев. Том I

5. Гончарное дело

История изучения керамики

Остатки разнообразных керамических изделий составляют львиную долю среди археологических находок при раскопках древнерусских городов. Фрагменты керамических изделий при раскопках более или менее значительных масштабов исчисляются десятками тысяч. Нередки и находки различных керамических изделий в целом виде или с незначительными, легко восстанавливаемыми изъянами. Насыщенность культурных слоев древнерусских поселений, городов в особенности, керамическими материалами обусловлена в первую очередь свойством обожженной глины противостоять разрушительному действию переменных почвенных условий, влажности и температуры – свойством, которым в такой мере не обладает ни один другой вид вещественных памятников, за исключением некоторых пород камня. Вполне справедливо поэтому утверждение, что керамические остатки того иди иного поседения, подвергшегося раскопкам широкой площадью, позволяют представить керамический инвентарь этого поселения почти с исчерпывающей полнотой. С удивлением приходится вспомнить мнение Н.Аристова, считавшего гончарное производство древней Руси малоизвестным на том основании, что “глиняная посуда по своей [с. 411] ломкости не сохранилась до нашего времени, а памятники (письменные, – М.К.) молчат о ней” [Н.Аристов, ук. соч., стр. 109].

Изобилие керамических находок в культурных слоях древнерусских городов объясняется, однако, отнюдь не только отмеченным свойством керамики. Различные керамические изделия, связанные с удовлетворением разнообразных материальных и духовных потребностей всех сдоев общества, изготовлялись многочисленными городскими ремесленниками – гончарами – в колоссальном количестве. Относительная дешевизна керамических изделий и благодаря этому доступность значительной части разнообразного керамического ассортимента для всех слоев общества, хрупкость большей части керамических изделий, обусловившая недолговечность бытового пользования ими и тем самым необходимость постоянного воспроизводства их, – все это является причиной того, что керамические изделия представляют среди всех прочих вещественных остатков жизни древнерусского города безусловно самый массовый материал.

Тем более удивительно, что керамическое производство древнерусских городов до настоящего времени отнюдь не принадлежит к числу хорошо изученных разделов истории древнерусского ремесла. Ни вопросы технологии керамического производства, ни ассортимент керамических изделий, характерных для различных центров керамического производства, ни вопросы социальной организации городских ремесленников – гончаров, ни тем более вопросы генезиса различных видов керамических изделий до настоящего времени не изучены с надлежащей полнотой и глубиной.

Главы, посвященные сельскому и городскому гончарному делу в исследовании Б.А.Рыбакова “Ремесло древней Руси”, представляют первую серьезную попытку подойти к решению ряда важнейших вопросов истории и технологии гончарного ремесла на Руси. Правильно и глубоко намеченные Б.А.Рыбаковым пути решения основных вопросов истории керамического ремесла древней Руси в то же время насущно требуют углубленных региональных исследований истории керамического производства в различных центрах древней Руси.

Колоссальный материал, добытый раскопками различных городов древней Руси, к сожалению, в большей своей части остается недоступным для исследования. Исчисляемые тысячами, а нередко и десятками тысяч, фрагменты керамики из раскопок обычно остаются в основном в состоянии почти не разобранных и не систематизированных музейных фондов, постепенно к тому же депаспортизуемых и нередко теряющих какое-либо научное значение. Огромные, часто перепутанные, а нередко вовсе лишенные какой-либо документации залежи керамики в фондах Киевского исторического музея, к сожалению, отнюдь не являются в этом отношении исключением. Из десятков тысяч образцов керамики, тщательно собранных в процессе раскопок и стратиграфически [с. 412] строго локализованных, обычно только несколько единичных экземпляров получают характеристику и воспроизведение в отчетах о раскопках и в последующих монографических разработках.

Раскопками, ведущимися более ста лет на территории древнего Киева, обнаружено огромное количество разнообразных керамических изделий. Старые исследователи древнего Киева из огромного количества находок этого рода оставляли лишь наиболее сохранившиеся, единичные экземпляры; все остальное выбрасывалось вон и бесследно пропадало для науки. Но к сожалению, и сохранившиеся в музеях образны обычно лишены каких-либо паспортных данных об обстоятельствах находки и потому в значительной мере научно обесценены: сбор массового керамического материала вошел в практику киевских археологов лишь в сравнительно недавнее время. Раскопками, проведенными в Киеве Институтом археологии АН УССР в 1936-1937 гг., собрано немало керамических материалов, к сожалению, оставшихся почти необработанными самим исследователем, руководившим раскопками. Материалы эти, хранящиеся в Киевском историческом музее, использованы в настоящем исследовании, как и другие фонды этого музея. Однако в качестве основного фонда источников для изучения киевской керамики в настоящей работе привлечены в первую очередь разнообразные керамические материалы из раскопок Киевской археологической экспедиции АН СССР и АН УССР (1938-1952 гг.). Значительное количество фрагментов керамических изделий было обнаружено и исследовано автором в составе депаспортизованных коллекций из раскопок Д.В.Милеева (1908-1914 гг.) [Материалы из раскопок Д.В.Милеева хранились до 1939 г. в числе прочих депаспортизованных фондов бывш. Археологической комиссии в хранилищах ГАИМК-ИИМК].

Керамические изделия киевских гончаров отнюдь не исчерпываются огромным количеством фрагментов глиняной посуды, насыщающих древние культурные слои Киевского городища. Особое значение имеют находки целых и частично фрагментированных сосудов и других глиняных предметов в составе комплексов жилых, хозяйственных и производственных сооружений, позволяющих изучать вопросы керамики в тесной связи с другими проблемами киевской культуры домонгольского периода.

В дополнение к этим комплексам, порой определяемым с предельной точностью в отношении хронологии, может быть привлечена серия глиняных сосудов, найденных в качестве вместилищ для известных киевских вещевых и монетных кладов XI-XIII вв.

Огромный размах церковного и дворцового строительства в Киеве с Х по XIII вв. вызвал широкое развитие производства разнообразных керамических строительных материалов: кирпича, черепицы, половых и облицовочных майоликовых плиток, голосников и других видов архитектурной керамики.

Большое распространение в Киеве имело производство терракотовой мелкой пластики, поливных писанок, глиняных иконок и пр. Многие изделия киев[с. 413]ских гончаров шли на широкий рынок далеко за пределы Киева и Киевской земли. Все сказанное делает изучение керамического наследия древнего Киева одной из важнейших проблем истории городского ремесленного производства.

О распространенности керамического ремесла в Киеве, помимо многочисленных находок продукции этого ремесла, свидетельствует также сохранившееся доныне урочище “Гончары”, расположенное в глубоком “удолии” у подножья Андреевской горы, на которой находился древнейший Киевский детинец. Хотя название этого урочища не зафиксировано памятниками древней киевской письменности, едва ли можно сомневаться в том, что возникновение его уходит в глубокую древность.

Горшки

До недавнего времени на территории древнего Киева не было обнаружено остатков древних керамических печей. Впервые в 1946 г. возле Софийского собора удалось раскопать большую печь для обжига кирпича, относящуюся ко второй половине XI в., о которой будет речь ниже.

В 1948 г. при земляных работах на той же территории, связанных с прокладкой магистрали газопровода, были обнаружены остатки глиняной керамической печи, под обвалами которой сохранились пять сосудов, известных под названием “амфорок киевского типа” [I.М.Самойловський. Розвідки і розкопки в Києві та його околицях в 1947- 1948 pp. – Археологічні пам’ятки УРСР, т. III, Київ, 1952, стр. 75]. К сожалению, остатки печи не были тщательно исследованы и потому о конструкции печи невозможно составить какое-либо представление.

Городские гончары Киева, как и гончары Смоленска, Чернигова, Новгорода и других крупнейших древнерусских городов, уже в IX-Х вв. овладели техникой гончарного круга. Обжиг посуды, производившийся не в домашних печах, как раньше, а в специальных горнах, давал равномерную прокаленность черепка, имеющего в изломе достаточно ровный цвет [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 342-343].

Первые образны посуды, изготовленной на гончарном круге, отличались еще грубоватостью формовки, толстыми стенками. Ассортимент изделий в эту пору был, по-видимому, весьма ограничен, хотя следует заметить, что немногочисленность хорошо датированных образцов киевской керамики IX-Х вв. не дает уверенности в том, что в действительности этот ассортимент не был несколько богаче.

Глиняный сосуд Х в.

Рис. 95. Глиняный сосуд Х в. Раскопки 1937 г. [с. 415]

При раскопках в 1940 г. жилища IX – Х вв. на северо-западном склоне горы Киселевки были встречены в значительном количестве обломки горшков (без ушков), изготовленных на гончарном круге, украшенных неглубоким линейным орнаментом, покрывающим почти всю поверхность сосуда [Розкопи в Києві на горі Кисілівці в 1940 р. – Археологія, І, Київ, 1947, стр. 145-146]. Обломки таких же сосудов попадались и в нарушенных слоях при раскопках на территории города Владимира (рис. 95). Сопоставление этой керамики с сосудами, найден[с. 414]ными в некоторых погребениях киевского некрополя, позволяет считать этот тип посуды характерным для киевского гончарного ремесла Х в. Сосуды этого типа нередки в курганах Х в. в Гнездовском, Черниговском и Шестовицком могильниках. Распространенность такой же посуды на городищах верхней Десны отмечал М.В.Воеводский, относивший ее также к Х в. [М.В.Воеводский. Городища верхней Десны. – КСИИМК, XXIV, 1949, стр. 76]

Многочисленные изделия киевских гончаров XI-XIII вв. представлены прежде всего разнообразной глиняной посудой. Глиняная посуда, служившая как для приготовления пищи и хранения запасов, так и в качестве столовой посуды, широко бытовала не только в утлых жилищах городских ремесленников, но и на богатых дворах киевской знати и в княжеском дворце.

Посуда, изготовлявшаяся киевскими гончарами XI-XIII вв., отличалась от более ранней не только тем, что глиняное тесто ее было значительно лучше приготовлено (городские гончары XI-XIII вв. не применяли уже, как ранее, грубых примесей вроде дресвы), но и тем, что формовка посуды на гончарном круге производилась гораздо тщательнее, стенки сосудов стали значительно тоньше.

Характерной чертой киевской керамики XI-XIII вв. является большое разнообразие ассортимента и тщательность отделки сосудов. Если гончарное ремесло в русских городах в XI-XIII вв. повсеместно сделало значительные успехи, далеко опередив современное деревенское гончарное дело, то киевским гончарам, как и связанным с ними гончарам других городов Среднего Поднепровья, принадлежало безусловно одно из первых мест.

Многочисленные образцы керамики, собранные при раскопках на территории Киева, позволяют наглядно представить разнообразный ассортимент киевской гончарной посуды XI-XIII вв. Значительное количество керамических изделий, происходящих из точно датированных комплексов конца XII-XIII вв., дает возможность для многих типов посуды установить если не дату возникно[с. 415]вения данного типа посуды, то во всяком случае время наиболее широкого бытования ее.

Глиняный горшок, служивший для варки пищи, был наиболее распространенным типом глиняной посуды XI-XIII вв.; в этом убеждают не только закопченность наружных стенок, но и следы пригоревшей пищи на внутренних стенках сосудов этого типа. Нередки случаи находок горшков в печи киевских жилищ XII-XIII вв. Древним названием посуды этого типа было “гърнець” (гръньць) – слово, существующее во всех славянских языках, засвидетельствованное как переводными памятниками письменности, так и оригинальными [В.Ф.Ржига. Очерки из истории быта домонгольской Руси. – Труды ГИМ, вып. 5, М., 1929, стр. 34-35].

Горшок из “жилища художника”, раскопки…

Рис. 96. Горшок из “жилища художника”, раскопки 1938 г. (1); горшок из жилища XIII в. на Б.Житомирской ул., раскопки 1946 г. (2) [с. 417]

Размеры горшков бывают различны, но формы и даже пропорции устойчиво повторяются (рис. 96). Разновидностью, вызванной, по-видимому, своеобразием назначения, является горшок с одним ушком, он также входит в обязательный ассортимент глиняной посуды в комплексах киевских жилищ XII-XIII вв.

На табл. LXX представлены четыре экземпляра сосудов этого типа, попарно близко повторяющие один другой. Все они происходят из точно датированных комплексов: первый из “жилища художника” [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 22-23], второй служил вместилищем известного клада, найденного на территории Михайловского Златоверхого монастыря, неподалеку от “жилища художника”, в 1907 г. (зарыт в XIII в.) [Архив ИИМК АН СССР, ф. АК, д. 89/1907 г.], третий из жилища в усадьбе Исторического музея (раскопки 1937 г.) [Коллекция КИМ], четвертый из жилища на Б.Житомирской ул. (раскопки 1946 г.) [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 177]. Все три жилища погибли от пожара во время монгольского разгрома 1240 г.

Лишь незначительно отличаются от упомянутых три горшка, также с одним ушком, изображенные на табл. LXXI. Первый из них происходит из жилища, раскопанного в 1949 г. в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря [М.К.Каргер. Новые данные к истории древнерусского жилища. – КСИИМК, XXXVIII, 1951, стр. 7-8], второй и третий служили вместилищами кладов, зарытых в XIII в. (клад, найденный в 1903 г. на территории того же монастыря [Н.Ф.Беляшевский. Ценный клад великокняжеской эпохи. – АЛЮР, 1903, № 5, стр. 299], и клад, найденный в 1885 г. в усадьбе Есикорского) [Н.П.Кондаков. Русские клады, стр. 125].

Горшок, в котором был найден клад 1893…

Рис. 97. Горшок, в котором был найден клад 1893 г. (1) и горшок, найденный на Флоровой горе (2). [с. 418]

От приведенных выше образцов резко отличается горшок с ушком, в котором был зарыт клад, найденный в 1893 г. на М.Владимирской ул., попавший в землю, по-видимому, в XIII в. По своим тяжелым, грузным пропорциям этот сосуд (рис. 97, 1) весьма далек от киевской керамики, отличающейся несомненным [с. 416] изяществом форм. Близкой аналогией ему является сосуд, найденный в Киеве на Флоровой горе (Киселевка) [В.Козловська. Таврований посуд слов’янської доби. – Науковий збірник за. р. 1926, Київ, 1926, рис. 9] (рис. 97, 2).

От кухонных горшков следует отличать довольно близкие к ним по форме сосуды с двумя плоскими ушками, через которые просверлены незначительные круглые отверстия, предназначавшиеся, очевидно, для подвески сосуда. По верхнему краю сосуда на равном расстоянии от ушков делается незначительно выступающий носик. По-видимому, этот тип сосудов служил в качестве рукомойника. Отлично сохранившиеся, почти тождественные но формам и пропорциям образцы таких рукомойников найдены в “жилище художника” [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 22] и в тайнике под Десятинной церковью (рис. 98) [там же, стр. 125]; оба, следовательно, относятся к первой половине XIII в.

Горшок-рукомойник из “жилища художника” Фрагмент узкогорлого кувшина, раскопки…

Рис. 98. Горшок-рукомойник из “жилища художника” (1) и горшок-рукомойник из тайника под Десятинной церковью (2). [с. 419] Рис. 99. Фрагмент узкогорлого кувшина, раскопки Д.В.Милеева (1); узкогорлый кувшин, найденный в 1940 г. на Лукьяновке (2). [с. 419] Среди керамических изделий, сохранившихся в развалинах киевских жилищ, нередки находки широкогорлых кувшинов с одной ручкой. Замечательный экземпляр такого сосуда, покрытый одноцветной светло-желтой поливой, был обнаружен в “жилище художника” [там же, стр. 22] (табл. LXXII, 1). Близкий по форме кувшин, найденный в 1937 г. неподалеку от Десятинной церкви, служил вместилищем небольшого клада монетных гривен (табл. LXXII, 2) [Коллекция КИМ]. По-видимому, [с. 417] такого же типа кувшин, найденный в 1892 г. в усадьбе Кривцова, опубликовал в неточном рисунке И.А.Хойновский (табл. LXXII, 3) [И.А.Хойновский. Раскопки великокняжеского двора…, табл. III, рис. 4].

Нередки находки фрагментов узкогорлых кувшинов, покрытых в верхней части обильной орнаментацией, состоящей из прямых концентрических линий, чередующихся с глубокими наколами (рис. 99, 1) [Коллекция КИМ]. Целый экземпляр такого кувшина был найден в 1940 г. на северной окраине Киева (Лукьяновка; рис. 99, 2). Значительно реже встречаются большие широкогорлые кувшины о двумя ручками, плоские миски и блюда.

Почти в каждом из раскопанных киевских жилищ XII-XIII вв. были встречены характерные белоглиняные сосуды в виде плоскодонной чашки с большой ручкой (табл. LXXIII, 1, 2). Такой же чашкой был покрыт сосуд, в котором был зарыт клад, найденный в 1885 г. в усадьбе Есикорского (табл. LXXIII, 3) [Н.П.Кондаков. Русские клады, стр. 125]. Б.А.Рыбаков, связывавший этот тип сосуда с термином “чьрпало” (ковш), встречающимся в памятниках древнерусской письменности, в то же время отмечал близость формы этого типа сосудов к скифской керамике [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 355].

Тарная керамика

Сосуд для хранения зерна, найденный в… Сосуд, найденный под древним полом Софии
Рис. 100. Сосуд для хранения зерна, найденный в “жилище художника”. Раскопки 1938 г. [с. 420] Рис. 101. Сосуд, найденный под древним полом Софии. Раскопки 1940 г. [с. 421] К числу широко распространенных изделий киевских гончаров принадлежат огромные сосуды с невысоким узким горлом и двумя ручками, служившие в качестве хранилищ запасов зерна. Всегда тщательно сформованные и отлично обожженные, они свидетельствуют о высоком уровне керамической техники киевских гончаров. Сосуды эти обычно зарывались по самое горло в землю, а узкое отверстие их прикрывалось плиткой или кирпичом. В таком положении сосуды этого типа были обнаружены в “жилище художника” (рис. 100, в этом [с. 418] случае в сосуде сохранилось более пуда зерна) [М.К.Каргер Археологические исследования древнего Киева, стр. 21 и рис. 29], в жилище, раскопанном в 1949 г. на территории Михайловского Златоверхого монастыря [М.К.Каргер Новые данные к истории древнерусского жилища. – КСИИМК, XXXVIII, 1951, стр. 8 и рис. 3] (табл. LXXIV), в жилище, раскопанном В.А.Богусевичем на Подоле [коллекция КИМ]; на донце этого сосуда оказалось клеймо в виде знака Рюриковичей (см. ниже). Дважды такие сосуды были найдены под древним полом Софийского собора, где они служили, по-видимому, потайными хранилищами драгоценностей (рис. 101) [оба хранятся в музее Софийского заповедника в Киеве].

Обломки аналогичного большого сосуда были найдены в 1948 г. в одной из древних хозяйственных ям, раскопанных на территории Михайловского Злато-верхого монастыря, в непосредственном соседстве с полуземлянками, раскопанными там же в 1938 г. [Дневник Киевской археологической экспедиции 1948г., № 1, стр. 34. Архив ИИМК АН СССР] [с. 420]

Случайная находка в 1914 г. двух таких сосудов вместе о двумя глиняными горшками возле развалин каменного дворца (рис. 102) была ошибочно истолкована как погребальный комплекс Х-XI вв. [Находки древних сосудов вблизи Десятинной церкви. – ИАК. Прибавл. к вып. 56, СПб., 1914, стр. 93]

Особого внимания заслуживает вопрос о производстве амфорной керамики. Широко распространенное мнение о том, что амфоры на Руси были исключительно привозными, было отвергнуто Б.А.Рыбаковым. О местной выработке амфор-корчаг, по мнению Б.А.Рыбакова, свидетельствует находка в Киеве обломка верхней части амфоры с русской надписью, сделанной, по мнению названного исследователя, “рукой мастера-гончара на сырой глине до обжига сосуда” и отнесенной исследователем на основе палеографических и лингвистических наблюдений к XI в. [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 367-369 и 374]

Сосуд для хранения зерна. Раскопки… Обломок корчаги с надписью, найденный…
Рис. 102. Сосуд для хранения зерна. Раскопки 1914 г. [с. 422] Рис. 103. Обломок корчаги с надписью, найденный в 1915 г. в Старом городе. [с. 423] Киевская находка в действительности свидетельствует о другом. Замечательный фрагмент киевской амфоры, случайно найденный при земляных работах 1915 г. на территории Старого города и опубликованный впервые в 1931 г. в виде очень мелкого цинкографического воспроизведения на обложке археологического сборника [В.Козловська. Розкопи року 1930 у Києві на горі Дитинці. – ХАМ, ч. Ill, Київ, 1931, стр. 51 и рис. на обложке], до недавней поры считался бесследно пропавшим. По [с. 421] упомянутому воспроизведению было весьма затруднительно установить, сделана ли надпись по сырой глине, или процарапана после обжига сосуда, т.е. сделана ли она действительно мастером-гончаром, или же одним из последующих владельцев сосуда.

Недавно интересующий нас фрагмент обнаружился в самом неожиданном месте… – в Киевском музее западного и восточного искусства, где он в течение нескольких десятилетий пребывал среди фрагментов античной керамики [за указание места хранения фрагмента и предоставление возможности сфотографировать его приношу сердечную благодарность сотруднице музея Ф.М.Штительман]. Достаточно взглянуть на этот вторично обнаруженный замечательный фрагмент (рис. 103), чтобы убедиться, что интересующая нас надпись глубоко и довольно грубо процарапана острием по обожженному сосуду одним из его владельцев и тем самым не может служить материалом для решения вопроса о производстве сосуда на Руси. К этому следует добавить, что отнесение надписи к XI в. совершенно бесспорно исключается уже тем, что по форме самого сосуда (не совсем точно в деталях, но в основном верно реконструированного Б.А.Рыбаковым) дату его нельзя отнести ранее XII – начала XIII в.

Ближайшей аналогией киевской амфоре с надписью является киевская амфора-корчага, наполненная хрустальными бусами из жилища, раскопанного в 1949 г. в усадьбе Михайловского Златоверхого монастыря [с. 422] (табл. LXXV), амфоры из Ковшаровского городища [А.Н.Лявданский. Некоторые данные о городищах Смоленской губернии. – Научные известия Смоленского гос. университета, т III, вып. 3, Смоленск, 1926, рис. 42], из Вышгорода, из Бакожинского городища и др. Все эти памятники относятся к XII – XIII вв. и очень далеки по форме и от амфор XI – начала XII в. и от более ранних амфор Х в. [вопросам датировки амфор посвящена статья А.Л.Якобсона “Средневековые амфоры северного Причерноморья (Опыт хронологической классификации)” – СА, XV, 1951, стр. 325-344]

Близкую аналогию киевской амфоре представляет недавно найденный в Старой Рязани фрагмент амфоры-корчаги, также относящейся к XII-XIII вв., с процарапанной на нем надписью одного из владельцев сосуда [А.Л.Монгайт. Археологические исследования Старой Рязани в 1948 г. – ИАН, сер. истории и философии, т. VI, № 5, М , 1949, сентябрь-октябрь, стр. 459. См. также надпись XI-ХІІ вв на корчаге из Пинска (Т.В.Равдина. Надпись на корчаге из Пинска. – КСИИМК, вып. 70, 1957, стр. 150-153)]. [с. 423]

Содержание надписи на киевской амфоре вызывало различные толкования. Надпись сохранилась весьма, фрагментарно; отчетливо читается лишь: “…неша плона корчага си…” В.Ф.Ржига считал, что надпись, “нацарапанная” почерком XII в., вероятно, обозначала собственника корчаги [В.Ф.Ржига, ук. соч., стр. 38]. Б.А.Рыбаков, привлекая для восстановления утраченных частей надписи опубликованную А.Н.Бернштамом согдийскую надпись на ручке амфоры VII-VIII вв. (“да будет полным”) [А.Н.Бернштам. Археологический очерк севераой Киргизии. – Фруиае, 1941, таби. VI], рассматривает киевскую надпись как благопожелание: “благодатнеша плона корчага сия” (т. е. “благодатна полная эта корчага”) [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 340]. М.Н.Тихомиров, считавший реконструкцию Б.А.Рыбакова недостаточно убедительной, полагал, что надпись, вероятно, обозначала собственника сосуда, но могла быть сделана и мастером [М.Н.Тихомиров. Древнерусские города. Учеиые записки МГУ, вып. 99, М., 1946, стр. 133].

Исключение надписи на киевской амфоре из состава доказательств, свидетельствующих о местном происхождении этой амфоры, разумеется, не дает оснований полностью отвергать возможность местного производства амфор в Под[с. 424]непровье и, в частности, в Киеве. О широком бытовании амфор в южной Руси в XI-XIII вв. свидетельствует не только распространенность в древнерусской письменности термина “корчага”, обозначавшего амфору, но и изображение амфор на миниатюре Радзивилловской летописи (мастер которой копировал древний оригинал), передающей известный летописный рассказ о белгородском киселе (рис. 104). Многочисленность находок амфорной керамики в Киеве и в других городах Среднего Поднепровья, свидетельствующая о распространенном бытовании посуды этого рода на Руси, вое же не является доказательством местного ее производства. Для доказательства этого предположения необходимы дальнейшие поиски.

Миниатюра Радзивилловской летописи Фрагменты амфор-корчаг
Рис. 104. Миниатюра Радзивилловской летописи. [с. 424] Рис. 105. Фрагменты амфор-корчаг. Усадьба Софийского заповедника Раскопки 1946 г. [с. 425] Среди киевских находок, кроме вышеупомянутых, следует отметить ряд более древних амфор, относящихся к XI в. Это обломки удлиненных амфор с высоко поднятыми ручками, в большом количестве встреченные при раскопках на территории Софийского заповедника (рис. 105). Некоторые из них несомненно были использованы в кладке сводов собора наряду со специальными сосудами-голосниками.

О применении амфор в кладке сводов свидетельствуют также многочисленные находки амфорных обломков с приставшим к ним древним известковым раствором с примесью цемянки при раскопках рухнувших сводов Золотых ворот Ярославова города [В.Г.Ляскоронський Звідомлеиня цро розкопи біля “Золотой брами” у Києві восені 1927 р. – ХАМ, ч. III, Київ, 1931, стр. 45-47. Как показали раскопки Константинопольского дворца в квартале Манганы, амфоры употреблялись широко в византийскои зодчестве для заполнения шелыг сводов и куполов (R.Demangel et Маmboury. Le quartier des Manganes et la première région de Constantinople. – Paris, 1939, стр. 46, 148 – 149, рис. 198)]. В значительном количестве [с. 425] обломки амфор с приставшим к ним известковым раствором с цемянкой были найдены при раскопках в 1947 г. развалин храма конца XI в. в усадьбе Киевского художественного института [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 211]. Среди этих обломков заслуживает внимания один с процарапанной арабской надписью (рис. 106). По определению [с. 426] В.А.Крачковской, надпись, сделанная почерком XI в., представляет, по-видимому, имя владельца сосуда (“Кабус”) [пользуюсь случаем принести мою благодарность В.А.Крачковскои за дюбеаную консультацию].

Фрагмент амфоры с арабской надписью Метки собственников сосудов на амфорах
Рис. 106. Фрагмент амфоры с арабской надписью. Раскопки 1947 г. [с. 426] Рис. 107. Метки собственников сосудов на амфорах. [с. 427] Наряду с этой арабской надписью можно привести многочисленные примеры процарапанных на стенках амфор разнообразных меток, являющихся несомненно знаками собственников сосудов (рис. 107). Некоторые из тптх явно воспроизводят буквы славянского алфавита.

В памятниках древнерусской письменности, часто упоминающих “корчагу” (кърчага, къръчага, корчага), почти во всех случаях речь идет о сосуде для хранения или перевозки вина [В.Ф.Ржига, ук. соч., стр. 35]. Производным от “корчаги” является несомненно термин “корчажец”, обозначающий небольшой сосуд с вином, который ставят на стол. Среди керамических изделий, широко известных в городах Сред[с. 427]него Поднепровья и, в частности в Киеве, уже давно обратили на себя внимание небольшие сосуды о узким горлом и двумя плоскими ушками с неболыпим отверстием в них (табл, LXXVI), именовавшиеся обычно “амфорками киевского типа” [под этим названием указанные сосуды неоднократно упоминаются еще киевскими археологами конца XIX в.]. По-видимому, это и были “корчажцы”. Выше была уже речь о том, что сосуды интересующего нас тина были найдены в гончарной печи, сохранившейся на территории Софийского заповедника.

Клейма на сосудах

Значительный интерес для изучения вопросов социальной организации гончарного ремесла представляют многочисленные клейма на донцах сосудов, которыми гончары метили свои изделия. Рисунки клейм киевских гончаров характеризуются исключительным разнообразием (рис. 108 – 124), что свидетельствует о многочисленности мастерских, изготовлявших глиняную посуду. Это наблюдение приобретает особенную выразительность, если учесть, что основная часть керамических материалов, использованных для составления наших таблиц, относится, по-видимому, к сравнительно короткому периоду истории гончарного дела (XII – начало XIII в.).

Рис. 108. Клейма на донцах сосудов Рис. 109. Клейма на донцах сосудов Рис. 110. Клейма на донцах сосудов
Рис. 108. Клейма на донцах сосудов. [с. 428] Рис. 109. Клейма на донцах сосудов. [с. 429] Рис. 110. Клейма на донцах сосудов. [с. 430] Рис. 111. Клейма на донцах сосудов Рис. 112. Клейма на донцах сосудов Рис. 113. Клейма на донцах сосудов
Рис. 111. Клейма на донцах сосудов. [с. 431] Рис. 112. Клейма на донцах сосудов. [с. 432] Рис. 113. Клейма на донцах сосудов. [с. 433] Рис. 114. Клейма на донцах сосудов Рис. 115. Клейма на донцах сосудов Рис. 116. Клейма на донцах сосудов
Рис. 114. Клейма на донцах сосудов. [с. 434] Рис. 115. Клейма на донцах сосудов. [с. 435] Рис. 116. Клейма на донцах сосудов. [с. 436] Рис. 117. Клейма на донцах сосудов Рис. 118. Клейма на донцах сосудов Рис. 119. Клейма на донцах сосудов
Рис. 117. Клейма на донцах сосудов. [с. 437] Рис. 118. Клейма на донцах сосудов. [с. 438] Рис. 119. Клейма на донцах сосудов. [с. 439] Рис. 120. Клейма на донцах сосудов Рис. 121. Клейма на донцах сосудов Рис. 122. Клейма на донцах сосудов
Рис. 120. Клейма на донцах сосудов. [с. 440] Рис. 121. Клейма на донцах сосудов. [с. 441] Рис. 122. Клейма на донцах сосудов. [с. 442] Рис. 123. Клейма на донцах сосудов Рис. 124. Клейма на донцах сосудов
Рис. 123. Клейма на донцах сосудов. [с. 443] Рис. 124. Клейма на донцах сосудов. [с. 445] Необходимо вместе с тем отметить, что среди клейм, сведенных на наших таблицах по типологическим признакам, нет ни одного случая точного повторения одного и того же клейма. Это обстоятельство, даже при учете неполноты собранного материала, не позволяющего делать какие-либо статистические вычисления, вое же свидетельствует о незначительности продукции каждой мастерской.

Среди приведенных на таблицах клейм бросается в глаза несколько групп, близких между собой по основному типу рисунка, но в то же время отличаю[с. 435]щихся той или иной дополнительной особенностью (“отпятнышем”). По-видимому, и в таком развитом городском ремесле, каким было киевское гончарное дело, постепенное усложнение рисунка клейма одного типа свидетельствует о наследственности гончарного дела, что с большей убедительностью было прослежено в сельском гончарном производстве [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 363].

Среди разнообразных гончарных клейм киевской керамики особый интерес вызывают клейма, представляющие рисунки различных княжеских гербов. Такие клейма уже не раз были зарегистрированы на донцах глиняной посуды, найденной в различных древнерусских городах. Серия киевских клейм этого рода наиболее многочисленна и к тому же растет в результате новых археологических исследований. Еще недавно Б.А.Рыбаков, специально занимавшийся исследованием клейм о княжескими знаками, мог указать всего лишь два таких клейма на киевской посуде [там же, стр. 365-360]. Теперь их уже значительно больше (рис. 123, 124). По характеру рисунка они близки к княжеским знакам XII в.

Днище большого сосуда с изображением…

Рис. 125. Днище большого сосуда с изображением княжеского знака. Раскопки В.А.Богусевича на Подоле. [с. 447]

Особого внимания заслуживает тот факт, что далеко не все находки княжеских клейм на посуде происходят с территории княжого двора иди его ближайшего окружения. Клеймо со знаком в виде трезубца, который В.Козловская считала близким к знакам на монетах Святополка, оказалось на днище горшка в полуземлянке, раскопанной в 1930 г. на горе Детинке [В.Козловська. Розкопи р. 1930 у Києві на горі Дитинці, стр. 51]. Жилище это, как отмечалось выше, по-видимому, служило мастерской. Фрагмент белоглиняного кувшина распространенной в киевской керамике формы, с клеймом – княжеским знаком на донце (рис. 124, верхнее клеймо слева) был найден в 1940 г. на северной окраине Киева (Лукьяновка). Большой сосуд для хранения зерна, на днище которого отчетливо видно клеймо в виде княжеского знака (рис. 125), найдена жилище ремесленника, раскопанном в 1950 г. на Подоле.

Находки глиняной посуды с княжескими знаками далеко от княжого двора свидетельствуют о том, что продукция княжеских гончаров не только удовлетворяла потребности самого княжеского хозяйства, но шла, по-видимому, и на городской рынок. Напомним, что на широкий городской рынок шла частично и продукция княжеских ювелиров (см. выше). Клейма в виде княжеских знаков на днищах глиняной посуды, происходящей с городищ Киевской земли – Белгорода [В.Козловська. Таврований посуд…, рис. 21; Б.А.Рыбаков. Знаки собствеииости в княжеском хозяйстве Киевской Руси Х-XII вв. – СА, VI, 1940, стр. 248 и рис. 72], Вышгорода [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 249 и рис. 73-74], Канева [В.Козловська. Таврований посуд…, рис. 20; Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 248 и рис. 71], Липлявы [В.Козловська. Таврований посуд…, рис. 19. Другое клеймо из Липлявы (ныне в собрании Гос. Эрмитажа) издано Б.А.Рыбаковым (Ремесло древней Руси, стр. 248 и рис. 77)], разумеется, [с. 444] не следует рассматривать как свидетельство о распространении продукции мастерских княжеского двора в Киеве за пределы города. Такие мастерские князья имели, разумеется, не только в Киеве.

Особый интерес представляют княжеские клейма на кирпичах и майоликовых плитках, но к этому вопросу мы вернемся ниже, при рассмотрении производства строительной керамики.

Поливная и расписная керамика

Наряду с простой глиняной посудой, служившей как для варки и хранения пищи, так и в качестве столовой посуды, киевские гончары изготовляли посуду поливную и расписную.

В дореволюционной науке было распространено убеждение, что вся поливная керамика в Киевской Руси была привозной. Так, все фрагменты посуды, покрытой глазурью, из раскопок на городище Княжа гора Н.Ф.Беляшевский безоговорочно относил к категории импорта [Н.Ф.Беляшевский. Раскопки на Княжей горе в 1891 г. – КС, т. XXXVI, Киев, 1892, стр. 81]. Однако уже В.В.Хвойка, характеризуя керамику из раскопок в усадьбе Петровского, отмечал редкие, как ему казалось, находки сосудов, украшенных поливой; на местное происхождение этих сосудов указывает, по мнению того же исследователя, глина, из которой они были вылеплены [В.В.Хвойка. Древиие обитатели Среднего Поднепровья…, стр. 72].

Раскопки последних двух десятилетий на территории Киева и ряда других городов Среднего Поднепровья воочию показали, что посуда тиничнтгу местных форм, покрытая как с наружной так и с внутренней стороны одноцветной поливой зеленого или желтого цвета, была в XII-XIII вв. достаточно распространенным явлением. Расцвет киевской поливной керамики несомненно был связан и даже в известной мере обусловлен развитием эмальерного дела и стекловарения. Как справедливо указывал Б.А.Рыбаков, только наличие местного производства эмалевой массы могло позволить гончарам расходовать огромное количество эмали на украшение строительных изразцов и других изделий [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 362-363].

В 1911 г. при земляных работах на территории Владимирова города (Б.Житомирская ул., д.6) был найден фрагмент расписной чаши с изображением птицы (утки) в круге. Фрагмент этот был дважды опубликован на цветных таблицах [Б.К.Жук. Керамічний пам’яток Київського дитинця. – Київ, 1930; М.Макаренко. Малоазийська миска в Києві. – Київські збірники історії й археології, побуту й мистецтва, Збірник І, Київ, 1930, стр. 97-140]. Оба автора, издавшие фрагмент, считали его привозным переднеазиатским изделием. Б.К.Жук относил чашу к Х-XI вв., Н.Е.Макаренко датировал ее более обще Х-XII вв.

Сопоставление киевской чаши с аналогичной чашей, найденной в 1931 г. при раскопках в Тамани, и рядом других расписных сосудов, в том числе с фрагментом известной поливной тарелки с изображением Сенмурва из Гнездовского могильника, привело Б.А.Шелковникова к выводу о том, что это [с. 446] местное киевское изделие Х в , из чего автор делал и более общий вывод о существовании в Киеве в домонгольский период местного производства расписной посуды, техника которого, возможно, была перенесена в Киев болгарскими мастерами, переселившимися на Русь или во время походов Святослава, или после разрушения Преславы Цимисхием [Б.А.Шелковников. Киевская керамика Х-XI вв., расписанная цветными эмалями. – СА, XXIII, 1955, стр. 169-182]. По мнению названного исследователя, только

“укрепившееся убеждение в отсутствии на Руси этой отрасли керамической промышленности приводило к тому, что находимые образцы расписной поливной посуды иди приписывали без всяких оснований Переднему Востоку, или относили к более позднему времени” [там же, стр. 170].

Специализированной отраслью производства поливной керамики, тесно связанной с производством поливных строительных плиток, о которых будет речь ниже, было изготовление терракотовых яиц-писанок, покрытых поливным узором, напоминающим фигурные скобки. Исключительная близость орнамента[с. 447]ции этих писанок к узорам на керамических плитках, распространенных в архитектуре Белгорода и Вышгорода, и находки в Киеве тигельков-льячек для их изготовления позволяют предположить, что и поливные писанки производились киевскими гончарами [Б.А.Рыбаков (Ремесло древней Руси, стр. 362) считает, что писанки выделывались либо в Киеве, либо в Белгороде].

Эти нарядные и портативные изделия имели весьма широкий сбыт. Помимо Киева и других городов Киевской земли (Канев, Белгород), где находки этих предметов известны уже давно [К.В.Болсуновский. Писанки как предмет языческого культа. Киев, 1909], писанки киевского типа найдены в слоях XII- XIII вв. при раскопках в Галиче [Я.Пастернак. Старый Галич. – Краків-Львів, 1944, стр. 194] и на некоторых других городищах Галицкой земли – в Плеснеске [I.Д.Старчук. Розкопки городища Пдіснеська в 1947-1948 pp. – Археологічні пам’ятки УРСР, т. III, Київ, 1952, стр. 392-393] и у с. Толсто близ Скалата [Я.Пастернак, ук. соч., стр. 194], в Старой Рязани [Б.А.Рыбаков. Ремесло древией Руси, стр. 362. А.Л.Монгайт (Старая Рязань. – МИА СССР, № 49, М., 1955, стр. 127) считает рязанские писании местными изделиями], Гродно [Н.Н.Воронин. Раскопки в Гродно. – КСИИМК, XXVII, 1949, стр. 140], Новгороде [А.В.Арциховский. Раскопки восточной части Дворища в Новгороде. – МИА СССР, № 11, М., 1949, стр. 171-172]; встречаются писанки в радимичских курганах [Б.А.Рыбакоў. Радзімічи. – Працы Археолегічнай Камісіі, т. Ill, Менск, 1932, стр. 87, табл. II]; известны случайные находки на Черниговщине [Т.Аrne. La Suède et l’Orient. – Upsal, 1914, стр. 216], на Волыни [там же], в районе Саркела [М.И.Артамонов. Средневековые поселения на Нижнем Дону. – Л., 1935, рис. 7, № 54 и 56], на Кавказе (Натухайская станица близ Черного моря) [Т.Аrne, ук. соч., стр. 216], в ряде мест в Польше, а именно в Гнезно [Я.Пастернак, ук. соч., стр. 194], в Белостокском районе [там же] и у с.Кадьдус в Поморье [там же]; на Готланде [Т.Аrne, ук. соч., стр. 216, рис. 364] и в Сигтуне [Acta Archaeologica, I, 1930, стр. 107, рис. 9].

Наряду с поливной посудой киевские гончары производили также расписную неполивную посуду. Эта разновидность гончарной техники заслуживает того, чтобы на ней остановиться несколько подробнее. Еще В.В.Хвойка, характеризуя местную киевскую керамику, образны которой были обнаружены им при раскопках в усадьбе Петровского, отмечал наряду с распространенной гончарной посудой разной величины и форм, в большинстве случаев украшенной ниже венчика типичным “разновидным орнаментом”, значительно реже [с. 448] встречавшиеся сосуды “с расписным орнаментом, произведенным краской коричневого или красноватого цвета” [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 72].

В рукописном дневнике раскопок исследователь сообщал об обломках керамики, “орнаментированной по поверхности светло- и темно-коричневой краской”, обнаруженной в развалинах одного из жилищ, раскопанных в усадьбе Петровского [Выписки из рукописного дневника раскопок В.В.Хвойки, стр. 29; см. также главу VII – “Жилища горожан XI-XIII вв.” (стр. 291 настоящего исследования)].

О находках фрагментов керамики из светлой глины с расписным орнаментом красного и коричневого цвета при раскопках 1926 г. в усадьбе Трубецкого сообщал С.Гамченко [C.Гамченко. Розкопи 1926 року в Київі (Давніша садиба В.П.Трубецького). – Короткі звідомлення ВУАК за р.1926, Київ, 1927, стр. 34]. Там же был найден фрагмент верхней части сосуда из белой глины, украшенный врезными линиями и краской красного цвета между ними [там же].

Два фрагмента расписной керамики были в 1948 г. найдены при раскопках полуземлянки-мастерской середины XIII в. в усадьбе Исторического музея. Первый из них представлял верхнюю часть горшка с сильно отогнутым венчиком, украшенного по плечикам врезным орнаментом. Поверх врезного орнамента сосуд был расписан овалами, черной краской. Второй фрагмент представлял собой розоватого цвета сосуд, по плечикам которого поверх врезного линейного орнамента черной краской был нанесен орнамент в виде овалов, примыкающих друг к другу. По тулову сосуда той же краской были нанесены кружки (табл. LXXVII).

Многочисленные фрагменты нескольких сосудов, стенки которых были почти целиком покрыты коричневой росписью (табл. LXXVII), были обнаружены при раскопках 1949 г. в северной башне Киевской Софии.

Расписная посуда изредка попадается при раскопках и на городищах Среднего Поднепровья XI-XIII вв. фрагменты ее были обнаружены в 1930 г. при раскопках городища у с.Буки (в районе г.Белой Церкви). Верхняя часть найденных здесь сосудов была орнаментирована не только прямыми врезными линиями, но и покрыта росписью, исполненной бедой краской [Виявлення фарбованої слов’янської кераміки. – ХАМ, ч. Ill, Київ, 1931, Varia, стр. 84-85]. Обломки расписанных минеральной краской глиняных сосудов найдены также в древнем Любече [В.К.Гончаров. Розкопки древнього Любеча. – Археологічні пам’ятки УРСР, т. III, Київ, 1952, стр. 134] и на Райковецком городище [Ф.Молчанівський. Райковецьке городіще XI-XIII ст. – НЗІІМК, кн. 5-6, Київ, 1935, стр. 154].

Светильники. Статуэтки

Среди керамических изделий, принадлежащих наряду с разнообразной досудой к числу массовой продукции киевских гончаров, необходимо отметить [с. 449] светильники, представляющие собой вертикальный стояк в виде полого цилиндра, к которому крепятся две круглых плоских тарелочки.

Впервые на находки этого рода в Киеве обратил внимание И.А.Хойновский, считавший их, однако, “гончарными жертвенными сосудами” [Тр. IX АС в Вильне (1893), т. II, М., 1897, Протоколы, стр. 54]. Характеризуя шесть почти целых экземпляров светильников, найденных в 1892 г. при раскопках в усадьбе Кривцова, И.А.Хойновский описывал их следующим образом:

“Самыми интересными сосудами я считаю мисочки на стоянцах, на которых, вероятно, приносились и ставились перед идолами приношения. Близость храма Перуна от места, где найдены эти стоянцы, вынуждает меня сделать это предположение. Другого практического житейского употребления эти сосуды не могли иметь” [И.А.Хойновский. Раскопки великокняжеского двора…, стр. 57; см. также табл. XIV, 102 – 103].

И.А.Хойновский полагал, что на эти мисочки

“клались: мед, жертвенные хлебы, плоды, брашно или мясо, а может быть, по летописным преданиям, отрезанный клок волос из головы или бороды жертвователя, и небогатые киевляне ставили эти жертвы перед идолом Перуна” [там же, стр. 57; ср.: И.А.Хойновский. Краткие археологические сведения о предках славян и Руси, вып. I. Киев, 1896, стр. 104].

Хойновский считал древность этих сосудов “весьма значительной”, полагая, что своей формой они похожи на сосуды, найденные Шлиманом при раскопках развалин Трои [И.А.Хойновский. Раскопки великокняжеского двора…, стр. 57].

Несмотря на многочисленность находок светильников, назначение предметов оставалось долгое время загадочным. Так, киевский археолог А.Д.Эртель, перечисляя различные находки древностей, сделанные в 1912 г. при земляных работах на различных участках Ярославова города, сообщал об обнаружении

“нескольких целых и обломанных, белой глины, грубой работы сосудов, имеющих форму короткого и широкого бокала, поставленного на толстое донышко, вроде плошки” [А.Д.Эртель. Отчет о наблюдении за земляными работами в районе Старокиевского участка в 1912 году и о найденных при этом предметах. – ВИВ, Киев, 1913, кн. 4, стр. 3].

“На середине этих бокалов, – по словам того же автора, – имеются ободки, как бы повторяющие нижнее донышко, но меньших размеров”.

По мнению автора, описанные предметы “могли служить и чарками, и подсвечниками, и своего рода малороссийскими “каганцами” [там же]. Автор уверят даже, что в Церковщине (под Киевом) были найдены не только “такие же чарки иди подсвечники”, по и “остатки восковых свечей, лепленных руками, которые по размеру соответствуют отверстиям этих глиняных сосудов” [там же, стр. 5].

Находки светильников, как в обломках, так нередко и в виде почти целых экземпляров, весьма многочисленны. Особенно часто встречаются они при раскопках городских жилищ как в самом Киеве, так и в других южнорусских [с. 450] городах XI-XIII вв. Форма их почти стандартна, хотя существует несколько вариантов, отличающихся незначительными особенностями (табл. LXXVIII). Очень редко встречаются фрагменты светильников, покрытых одноцветной (зеленой) поливой [фрагменты поливного светильника обнаружены в жилище, раскопанном Киевской экспедицией 1948 г. в усадьбе Исторического музея].

Форма киевских светильников, но-видимому, восходит к весьма древней традиции, о чем свидетельствуют светильники, относящиеся к первым векам вашей эры, найденные при раскопках боспорских поселений.

Высказывалось мнение, что светильники “киевского типа” были распространены только в Приднепровье и в северо-восточной и северо-западной Руси неизвестны [Н.Н.Воронин. Жилище. В кн.: История культуры древней Руси, т. II. М., 1948, стр. 232]. В действительности светильники “киевского типа” уже давно известны среди находок домонгольского периода в Смоленске [М.К.Неклюдов и С.П.Писарев. О раскопках в Смоленске. – Смоленск, 1901, стр. 32]. Однако необычность этих изделий вызывала и там недоумения даже высококвалифицированных археологов. Так, А.Н.Лявданский, опубликовав рисунок одного из найденных в Смоленске светильников в перевернутом виде, в сопроводительном тексте назвал его “глиняным малопонятным сосудиком, сделанным на гончарном колесе” [А.Н.Лявданский, ук. соч., стр. 207 и рис. 18].

В последние годы светильники “киевского типа” обнаружены при раскопках городища Старой Рязани [А.Л.Монгайт. Старая Рязань, стр. 127 и рис. 93. Следует, однако, отметить, что опубликованный А.Л.Монгайтом светильник по форме существенно отличается от киевских светильников].

До настоящего времени, насколько нам известно, не зарегистрированы находки их ни в Новгороде, ни в городах Владимиро-Суздальской земли.

Среди керамических изделий киевского происхождения наряду со светильниками необходимо упомянуть еще о глиняных “фонарях” оригинальной конструкции, в виде кувшина с ручкой и глухим верхом; в передней части фонаря располагалось широкое отверстие, из которого падал свет горевшей внутри свечи; в верхней части сбоку располагалось маленькое круглое отверстие, обеспечивавшее тягу воздуха. Находки обломков глиняных фонарей в Киеве и в других южнорусских городах очень редки. В севернорусских городах они вовсе неизвестны.

Среди изделий киевских гончаров давно уже обратила на себя внимание еще одна группа предметов, находки которых связаны преимущественно с территорией древнего Киева. Речь идет о различных глиняных фигурках, среди которых наиболее распространенными являются фигурки женщины в широкой, своеобразного покроя одежде и в причудливом высоком головном уборе. Почти [с. 451] всегда на руках женщины ребенок. Кроме женских статуэток, встречаются также фигурки коня, кентавра, птиц, медведя и собак.

Порвые находки статуэток были сделаны при раскопках И.А.Хойновского в усадьбе Кривцова. Это были две белоглиняных головки, одна из которых в высоком головном уборе, и четыре статуэтки, изображающие животных и птиц (утка с утятами, голова какого-то зверя и две свистульки в форме конька и уточки). Три статуэтки были покрыты светло-желтой поливой [И.А.Хойновский. Раскопки великокняжеского двора…, стр. 62 и табл. XVIII, рис. 123-124].

В начале 1890-х годов при земляных работах, связанных с прокладкой канализации на Подоле, были найдены новые образцы статуэток. Несколько статуэток было обнаружено при случайных земляных работах на горе Киселевке и в районе Кирилловских высот. Последние находки этого рода связаны с раскопками па территории Верхнего Киева, проводившимися здесь начиная с 1908 г.

По вопросу о дате киевских терракот высказывались различные мнения: И.А.Хойновский считал их “архаическими” [там же, стр. 62], не уточняя, однако, этой датировки, В.Б.Антонович относил их к “великокняжеской эпохе” [Древности Приднепровья, вып. V, Киев, 1902, стр. 17, 62-63], В.В.Хвойка и В.Козловская связывали их с культурой славянских городищ Приднепровья Х-XIII вв. [В.В.Xвойка, ук. соч., стр. 52 и 60; В.Козловська. Провідник по археологічному відділу. – Київ, 1928, стр. 39], Л.А.Динцес относил их к “раннему русскому средневековью” [Л.А.Динцес. Русская глиняная игрушка. Происхождение, путь исторического развития. – М.-Л., 1936, стр. 30], Н.В.Валукинский датировал киевские статуэтки XVII- XVIII вв. [Н.В.Валукинский. Глиняные игрушки. Сборник Воронежского гос. историко-.культурного музея, вып. I, Воронеж, 1925, стр. 45-47]

Нет единства мнений и по вопросу о назначении киевских терракот. В.Б.Антонович считал их детскими игрушками, полагая, что головные уборы этих куколок “представляют современные им моды убранства” [Древности Приднепровья, вып. V, Киев, 1902, стр. 17]. Л.А.Динцес пытался проследить связь киевских статуэток со скифскими культовыми изображениями, усматривая и в одежде женских фигурок и особенно в их головном уборе черты великой богини, богини матери скифского мира [Л.А.Динцес, ук. соч., стр. 40-47]. Б.А.Рыбаков считал возможным допустить, что коньки, птицы и свистульки, сделанные крайне примитивно и прочно, были детскими игрушками. В то же время выполненные очень тщательно хрупкие фигурки матери с ребенком он склонен был рассматривать как ритуальные изображения богини – покровительницы дома (скифской Табиты) [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 355-.356]. По мнению упомянутого исследователя, [с. 452]

“в X-XII вв. население Киева еще настолько прочно было привязано к своей тысячелетней земледельческой религии, к своим Родам и Роженицам, тщетно бичуемым христианскими проповедниками, что в фигурах женщины с младенцем мы должны видеть именно богиню, ее священное изображение, а не детскую забаву” [там же, стр. 356].

Отличительной особенностью производства женских статуэток было изготовление головы, которая во всех известных ныне находках вылеплена отдельно от туловища, что дало основание Б.А.Рыбакову утверждать, что головы киевских статуэток “обязательно изготовлялись при помощи специального штампа, аналогичного типосам античных коропластов” [там же].

Образцом такого штампа Б.А.Рыбаков считал найденную в Киеве (на Киселевке) белоглиняную, хорошо обожженную матрицу для оттиска реалистической женской (или детской) головки.

В недавнее время А.М.Шовкопляс подвергла вопрос о киевских терракотах кардинальному пересмотру, утверждая, что хранящиеся в Киевском историческом музее многократно опубликованные терракоты представляют изделия XVII – XVIII вв. и не имеют никакого отношения к керамике домонгольского периода [А.М.Шовкопляс. Киевские статуэтки. Доклад на Секции славяно-русской археологии Пленума ИИМК в Москве, посвященный полевым исследованиям за 1956 г., 28.III.1957]. Для женских статуэток с высокими головными уборами, в которых исследователи усматривали скифские традиции, вывод А.М.Шовкопляс следует, на наш взгляд, считать правильным. Бесспорен он и для статуэток типа коньков-свистулек.

Однако при окончательном решении этого вопроса следует избежать огульного отрицания факта существования глиняных терракотовых статуэток домонгольского периода. Найденные в Киеве и в некоторых других городах Среднего Поднепровья фрагменты терракотовых статуэток, представляющих фигурки животных и птиц, а также отдельные человеческие, главным образом мужские фигурки, по нашему убеждению, следует тщательно выделить из массы весьма грубых изделий XVII – XVIII вв. Существенным подспорьем в датировке терракот должны служить тщательные стратиграфические наблюдения при новых находках этого рода.

Плинфа

С конца Х в. в Киеве широко развивается несколько разновидностей гончарного дела, связанных с массовым производством строительных материалов. Древнейшие каменные постройки Киева – княжеские дворцы-гридницы и Десятинная церковь – выстроены в технике так называемой “смешанной кладки” (“opus mixtum”), представляющей чередование рядов кирпича с кладкой из больших блоков очень грубо отесанного камня. Наряду с значительным количеством естественного камня, необходимого для кладки стен и особенно фундаментов зданий, потребность в кирпиче была огромна. Она особенно возросла со второго десятилетия XII в., когда от техники “смешанной кладки” стен [с. 453] киевские зодчие перешли к системе кладки из одного кирпича, применяя камень лишь для бутовой кладки фундаментов.

Как техника кладки древнейших киевских каменных построек, отличающаяся исключительно высоким мастерством и сложностью, так и высокие керамические качества кирпича, происходящего из развалин этих построек, неоспоримо свидетельствуют о том, что основы строительной техники были заимствованы киевскими зодчими в одной из соседних стран с высокоразвитой строительной культурой. Источником знакомства древнерусских зодчих с основами кирпичной строительной техники Б.А.Рыбаков считал византийские города вроде Херсонеса и даже северные хазарские крепости с кирпичными стенами (например, Саркелское городище).

“Не исключена, по мнению того же исследователя, возможность влияния и Дунайской Болгарии, где уже в эпоху царя Симеона (конец IX-начало Х в.) в Преславе существовало местное изготовление кирпича болгарами, что доказывается наличием на них болгарских букв” [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 357].

Из приведенного круга возможных источников знакомства Руси с основами строительной техники нужно решительно исключить прежде всего хазарские города. Раскопки хазарской крепости в Саркеле свидетельствуют о том, что и характер примененного там кирпича и самая техника кладки не имеет ничего общего с техникой древнейших киевских построек.

В обстоятельно изученных архитектурных памятниках Херсонеса IX-Х вв. также невозможно усмотреть какие-либо черты, сближающие их с памятниками киевского зодчества Х-XI вв. Уровень строительной техники киевских построек прежде всего неизмеримо выше по сравнению с достаточно примитивной архитектурой Херсонеса, При постройке ряда киевских зданий Х- первой половины XI в. руины некоторых херсонесских построек использовались, по-видимому, лишь как место добычи мрамора.

Вопрос о роли Дунайской Болгарии в сложении киевской строительной техники, учитывая болгаро-русские церковные взаимоотношения в Х в., заслуживает пристального изучения. Известные доныне памятники древнеболгарского зодчества не свидетельствуют о том, что источником характерных особенностей древнейшей строительной техники на Руси является Болгария, но возможно, что дальнейшие раскопки древнеболгарских архитектурных памятников внесут в решение этого вопроса новые данные.

Таким образом, вопрос о происхождении весьма высокой строительной техники, характерной для древнейших построек Киева, остается пока открытым. Единственное летописное свидетельство об участии в постройках времени Владимира Святославича мастеров “от Грек” [Лавр. лет. 6497 (989) г.] слишком обще и не позволяет уточнить происхождение древнейшей строительной традиции на Руси.

Следует, однако, подчеркнуть, что вне зависимости от решения этой проблемы можно предполагать, что уже в древнейших киевских постройках прини[с. 454]мали весьма значительное участие кадры местных русских строителей. Речь идет не только о том, что в ряде особенностей художественного образа древнейших киевских построек (Десятинная церковь, Киевская София) проявились несомненные воздействия древнерусского деревянного зодчества. В настоящей главе нас интересуют другие факты, непосредственно связанные с проблемами истории древнейшего киевского ремесла.

Изучение многочисленных образцов кирпича, происходящих из развалин Десятинной церкви и других построек конца Х в., обогатило налгу науку чрезвычайно важными новыми данными. Производство кирпича состояло из заготовки глины, формовки кирпича в деревянных рамах, просушки его и обжига в специальных печах (“пещь плинфяна”). Просушка кирпича происходила на открытом воздухе, для чего отформованные кирпичи раскладывали на земле на подстилке из соломы (отпечатки ее нередко бывают видны на одной из постелей кирпича). На верхней постели кирпича в большом количестве встречаются отпечатки лап различных животных и домашней птицы, а нередко и детских ног (табл. LXXIX). Иногда на кирпиче видны отпечатки не вовремя выпавшего дождя.

Особый интерес представляют клейма и знаки мастеров, делавшиеся в древнейший период на широкой постелистой части кирпича, а позже и на боковых его сторонах.

На кирпичах, происходящих из руин Десятинной церкви, дважды обнаружены клейма, представляющие надпись рельефными греческими буквами на углубленном прямоугольном поле (табл. LXXX). Ввиду фрагментарности обоих клейм расшифровать надписи не удалось. Однако самый тип клейма, близко напоминающий клейма на византийской и римской керамике (и, в частности, на кирпичах), не оставляет сомнения в том, что перед нами клейма тех мастеров “от Грек”, о которых сообщает летописец.

Наряду с этими византийскими клеймами на ряде кирпичей, один из которых происходит из развалин дворца Х в., находившегося возле Десятинной церкви, а остальные из руин самой церкви, обнаружен родовой знак князя Владимира. Первая находка этого рода была комментирована как облицовочный кирпич, покрытый цветной поливой, служивший элементом внутреннего декора дворца [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 359-360]. Тщательное изучение этого кирпича, хранящегося в Киевском историческом музее, позволило убедиться, что никаких следов поливы на кирпиче нет (табл. LXXX). Рельефные полоски трезубца в действительности слегка прорисованы белой гуашью, по-видимому, для удобства фотографирования. На старых фотографиях В.В.Хвойки (1907 г.) трезубец выглядит действительно белым на темном фоне кирпича.

Второй фрагмент подобного кирпича, найденный в 1908 г. при раскопках развалин Десятинной церкви, не вызывал ни у кого ни малейших сомнений в том, что это обыкновенный кирпич с клеймом в виде родового герба князя Вла[с. 455]димира Святославича (табл. LXXXI) [OAK за 1908 г., СПб., 1912, стр. 137-139 и рис. 193]. На многочисленных кирпичах, собранных при исследовании руин Десятинной церкви в 1938-1939 и 1948-1949 гг., нам удалось обнаружить еще ряд клейм с тем же знаком Владимира (табл. LXXXII, LXXXIII).

Не может быть сомнений в том, что клеймо в виде знака князя могли ставить кирпичники, либо сами принадлежавшие к составу княжеских зависимых людей, либо работавшие по заказу княжого двора, что менее вероятно.

В последние годы удалось обнаружить дополнительные веские доказательства участия русских гончаров-“плинфотворителей” в заготовке строительных материалов для постройки Десятинной церкви. На двух кирпичах оказались русские надписи, сделанные по сырой глине до обжига кирпича [М.К.Каргер. Надписи и рисунки на древнерусских кирпичах. – КСИИМК (в печати)] (табл. LXXXIV).

Приведенные выше новые факты свидетельствуют о том, что кирпичи для древнейших киевских построек, называвшиеся греческим термином “плинфа”, изготовлялись не только приезжими мастерами – греками, но и киевскими гончарами. Учитывая огромные потребности в кирпиче, вызванные почти одновременным строительством большого храма и нескольких дворцовых зданий, следует думать, что на первых русских “плинфотворителей” легла основная часть работы по производству строительных материалов.

Кирпич, изготовлявшийся киевскими гончарами с Х по XIII в., не был одинаков ни по форме, ни по размерам, ни по своим керамическим качествам. Кирпич Х в. имеет почти квадратную форму (31:31 см) и весьма незначительную толщину (2.5 см). Отличительной особенностью его являются скошенные драя. Кирпич из построек времени Ярослава имеет несколько бблъшую толщину (3.5 см) и другие размеры (37:27, 39:29, 30:40, 31:35 см).

Еще более отличается кирпич из киевских построек второй половины XI – начала XII в. Он еще толще (4 см), размеры его почти стандартны (35:28, 37:32, 35:27 см и др.). Кирпич XII в. становится еще толще (4.5-5 см). Размеры несколько уменьшаются (29:24, 32:23, 29:23 см). Сильно отличается кирпич из немногочисленных киевских построек первой половины XIII в. Он значительно меньше по размерам (28:22 см), часто плохо обожжен, во влажной среде легко раскисает и крошится.

Следует отметить, что кирпичи, происходящие из одной постройки и безусловно из одновременных ее частей, по своим размерам иногда представляют несколько вариантов. Различие это вызывалось, по-видимому, нестандартностью деревянных форм у различных артелей, участвовавших в производстве строительных материалов для одной и той же постройки.

На кирпичах из построек Ярослава (первая половина XI в.), также как и на кирпичах второй половины XI-начала XII в., нам не приходилось встречать каких-либо клейм или знаков. Наоборот, на кирпичах XII-XIII вв. нередки клейма на боковых гранях в виде различных знаков или букв. Вопрос [с. 456] о значении этш весьма разнообразных клейм, особенно распространенных в черниговском и смоленском зодчестве XII-XIII вв., остается не вполне ясным.

Печь для обжига плинфы

Исключительный интерес для изучения производства строительных материалов в древнем Киеве имеет печь для обжига кирпича, открытая в 1946 г. нашими раскопками в усадьбе Софийского заповедника, неподалеку от северной стены Софийского собора [М.К.Каргер. Археологические исследования древнего Киева, стр. 246-250].

Развалины печи представляют собой остатки большого сооружения, сложенного из бутового камня и древнего плоского кирпича.

Сооружение состоит из двух примыкающих одна к другой камер (табл. LXXXV и рис. 126). Большая по размеру (северная) камера имеет почти квадратный план. Сохранились лишь нижние части стен, сложенные из бутового камня на растворе извести, и кирпичная вымостка пола. Внутренняя поверхность стен облицована кирпичом в один ряд.

На внутренней поверхности стен хорошо прослеживались остатки выступов (лопаток), по четыре с каждой стороны. В растворе бутовой кладки стен сохранились следы бревен (связи), положенных вдоль стен. На полу этой камеры лежал слой золы и мелкого угля, сплошь покрывавший всю площадь пола.

Печь для обжига кирпича. План Печь для обжига кирпича. Деталь Печь для обжига кирпича. Деталь
Рис. 126. Печь для обжига кирпича. План. Раскопки 1946 с. [с. 457] Рис. 127. Печь для обжига кирпича. Деталь. Раскопки 1946 г. [с. 459] Рис. 128. Печь для обжига кирпича. Деталь. Раскопки 1946 г. [с. 459] С северной стороны к камере примыкала вплотную какая-то другая, несколько меньшая по ширине пристройка, от которой сохранилась, по-видимому, лишь незначительная часть. Остальное уничтожено поздней глубокой ямой, обложенной деревом. На всей площади камеры лежал мощный слой развала верхних частей сооружения, состоявший из плоских квадратных кирпичей и незначительного количества бутового камня.

С юга к центральной камере вплотную примыкала вторая, меньшая по площади камера, западная часть которой разрушена поздней ямой. По-видимому, камера имела тоже квадратный план. Стены ее сложены из мелкого битого камня; внутренняя поверхность их облицована кирпичом, поставленным на ребро. На кирпичном полу камеры сохранились нижние части кирпичных столбиков, между которыми образуются узкие продольные и поперечные каналы (рис. 127). С восточной стороны к камере примыкает овальная в плане небольшая камера, стенки которой обложены кирпичом ( в один ряд). Кирпич сильно пережжен. На полу овальной камеры лежал завал золы и углей (рис. 128).

Кладка стен третьей (малой) камеры значительно хуже, чем кладка первой (большой) камеры. Основной массив ее стен состоит из мелкого каменного и кирпичного щебня и даже кусков глины.

От северо-восточного угла камеры начинается узкий канал, выложенный кирпичами, поставленными на ребро, дно которого также выстлано кирпичом. Канал имеет направление к северо-востоку, он сохранился на протяжении около 1.5 м. [с. 458]

К востоку от обеих камер обнаружен большой, глубокий котлован, вырытый в материке, с круто падающими стевками. Котлован сплошь заполнен обломками бракованного пережженного кирпича, размеры и керамические качества которого аналогичны кирпичу, из которого были сложены обе камеры.

План и конструктивные особенности камер, а также заполнение расположенного подле них котлована обломками бракованного пережженного кирпича позволяют с несомненностью установить назначение открытого сооружения, Перед нами древние керамические печи для обжига кирпича. Время их сооружения и работы не может быть связано с постройкой древнейшей части Софийского собора (30-е годы XI в.). И кирпич, из которого сложены печи, и обломки бракованной продукции, найденные в котловане вогромном количестве, относятся к типу, широко распространенному в киевском зодчестве конца XI-начала XII в.

Конструктивная схема раскопанной в 1946 г. печи, расположенной в нескольких десятках метров от северной стены Софийского собора, к сожалению, не во всех ее частях полностью ясна. В достаточной степени точно может быть реконструирована меньшая по размерам южная камора. Она представляет собой нижнюю часть топочной камеры, над которой находилась верхняя, несохранившаяся камера, предназначенная для размещения обжигаемой продукции. Внутреннее пространство топочной камеры, почти квадратное в плане, расчленено двадцатью кирпичными столбиками-устоями на ряд узких продольных и поперечных жаропроводных каналов, расположение которых обеспечивало равномерное распределение пламени и топочных газов на всю площадь выше расположенной камеры обжига. Западная стенка топочной камеры не сохранилась, однако план этой части камеры может быть восстановлен без особых затруднений. С восточной стороны к топочной камере примыкает овальная по внутреннему очертанию небольшая камера, представляющая собственно топку, или топливник (то, что в римских керамических печах называлось praefurnium), предназначенный для сжигания топлива. Отсюда же в печь поступал необходимый для горония воздух. Выше отмечалось, что на полу этой камеры лежал толстый слой слежавшейся золы и угля. Кирпичная облицовка внутренних стенок этой камеры носила следы сильного и длительного обжига, в результате чего кирпич местами был ошлакован и имел фиолетово-синий оттенок. Возле устья топливника, к востоку от него, было также много золы, которая выгребалась из печи после окончания обжига. Размещением топливника за пределами обжигательной камеры устранялась концентрация жара в одной части печи и достигалось более равномерное распределение его в камере обжига.

Пол топочной камеры, выложенный кирпичом, находился на глубине 1.20 м от уровня современной поверхности. Изучение стратиграфии всого раскопанного участка привело к выводу, что внутренний объем топочной камеры находился несколько ниже древнего горизонта, а нижняя часть камеры была даже впущена в материк. Углубление топочной камеры в землю делалось, [с. 460] конечно, с целью уменьшения непроизводительной потери тепла от охлаждения наружных стен камеры. Чтобы закончить описание нижнего, топочного отделения печи, нужно упомянуть еще о вытяжном канале, примыкающем к северо-восточному углу камеры.

Продольные и поперечные жаропроводные каналы были перекрыты, по-видимому, сводиками, опиравшимися на кирпичные столбики-устои, или, учитывая незначительную ширину каналов, может быть, даже плоскими перекрытиями, служившими подом для верхней “камеры обжига”. Эта последняя, не сохранившаяся ни в одной своей части, может быть, однако, реконструирована достаточно убедительно на основании многочисленных аналогий. Камера обжига соединялась с топочной камерой печи многочисленными жаропроводными, или, как их принято называть в современной керамической технике, прогарными, отверстиями, расположенными над каналами нижней топочной камеры. Размещенные в камере обжига керамические изделия, в данном случае кирпичи, подвергались действию восходящих вверх через вертикально расположенные жаропроводные отверстия топочных газов и даже прорывавшегося из топливника пламени. Как было устроено перекрытие камеры обжига, сказать трудно. Обыкновенно в подобных печах, по-видимому, устраивали постоянный кирпичный свод с отверстием, сквозь которое производилась загрузка печи. Отверстие это на время производства обжига закладывали плитой и замазывали глиной. Иногда камеру обжига перекрывали, по-видимому, временным глинобитным сводом, который после окончания обжига для разгрузки готовой продукции разбивали.

Значительно труднее понять конструктивную схему второй (северной) камеры. Выступы на ее внутренних стенках имеют несомненно то же значение, которое в южной камере выполняли столбики-устои, – на них опирался под верхней камеры обжига. Однако в средней части топочной камеры не сохранилось никаких остатков от устоев. Разумеется, что топочная камера при ее незначительной площади могла быть перекрыта сводом и без этих средних подпор, однако при этой конструкции камера представляла бы единое пространство, не расчлененное на ряд жаропроводных каналов, что так характерно для конструктивной схемы этого типа печей. Главное затруднение при реконструкции этой камеры заключается, однако, в том, что здесь нет отдельного устройства для топки (топливника), если не принимать за возможный вариант устройство топливника несколько выше сохранившегося уровня развала бутовой кладки стен камеры. Конструкция и назначение почти полностью разрушенной небольшой пристройки с севера для нас совсем непонятны. Необъяснимым элементом конструкции остается также наличие в стенах камеры деревянных связей. Нельзя не подчеркнуть, наконец, что в отличие от южной камеры, пол северной камеры был покрыт сплошным, достаточно толстым слоем золы и мелких угольков.

Принципы конструктивной схемы софийской печи уходят своими корнями в далекое прошлое. Если до недавнего времени было широко распространено убеждение в том, что эти принципы ведут свое происхождение от античных рим[с. 461]ских печей [А.Л.Якобсон. Гончарные печи средневекового Херсонеса. – КСИИМК, X, 1941, стp. 58], то раскопками последних лет в Мингечауре (Азербайджан) были обнаружены многочисленные нечи аналогичных конструкций, восходящие к значительно более раннему времени [Г.И.Ионе. Гончарные печи древнего Мингечаура. – КСИИМК, XXIV, 1949, стр. 42-54]. К тому же комплекс мингечаурских печей дает возможность детально проследить историю конструктивной схемы печей интересующего нас тина от самых простейших устройств, недалеко ушедших от элементарного очажного обжига, до самых сложных конструкций, позволяющих считать эти последние несомненно результатом развития местной традиции керамической техники [сообщением о последних, еще не опубликованных результатах раскопок печей в Мингечауре в 1950 г., я обязан любезности Г.И.Ионе, которому пользуюсь случаем принести мою благодарность].

О широком распространении керамических печой интересующего нас типа в позднеримский период говорят многочисленные находки в Западной Германии [J.Loeschcke. Die römischen Ziegelöfen im Gemeindewald von Speicher. – Trierer Zeitschrift, VI, 1931; Nееb. Bericht über die Vermehrung der Sammlungen des Altertumsmuseums der Stadt Mainz. – Mainzer Zeitschrift, VIII-IX, 1913-1914, стр. 129]. Советским археологам принадлежит открытие печей этой системы в городах Боспора [В.Ф.Гайдукевич. Античные керамические обжигательные печи. – ИГАИМК, вып. 80, М.-Л., 1934, стр. 22-42]. Средневековая печь, близкая к киевской не талько по конструктивной схеме, но и по времени (IX-Х вв.), найдена раскопками 1932 г. у с.Мадара в Болгарии [Мадара, разкопки и проучьвания, кн. II. София, 1936, стр 25-26]. Несмотря на некоторые отличия в плане, к этому же типу несомненно относятся печи средневекового Херсонеса, раскопанные в 1940 г. [А.Л.Якобсон, ук. соч., стр. 53-60]

До недавнего времени софийская печь стояла совершенно особняком среди известных в настоящее время древнерусских керамических (кирпичных) печей. В 1949 г. аналогичная печь, сложенная из плинфы, была открыта А.Д.Варгановым в Суздале [А.Д.Варганов. Обжигательные печи XI-XII вв. в Суздале. – КСИИМК, вып. 65, 1956, стр. 49-51].

Голосники. Черепица. Поливные плитки

Киевские “плинфотворители” изготовляли не только кирпич. Нашими раскопками 1948 г. неподалеку от западной стены Десятинной церкви были обнаружены остатки упавших сводов храма, перекрытых черепицей в виде огромных кирпичей корытообразной формы, с неглубокими желобками (рис. 129) [М.К.Каргер. Розкопки на садибі Київського історичного музею. – Археологічні пам’ятки УРСР, т. Ill, Київ, 1952, стр. 12-13]. Использование черепицы для покрытия каменных построек в дальнейшем не привилось. Киевские постройки XI-XIII вв. покрывались обычно свинцо[с. 462]выми (оловянными) листами. Обломки черепицы в последние годы обнаружены раскопками в Новгороде [А.В.Арциховский. Раскопки восточной части Дворища в Новгороде, стр. 172] и Полоцке [наши раскопки 1957 г. возле собора Софии].

Черепица из развалии Десятинной церкви Голосники из собора Михайловского… Клейма на голосниках из Софийского…
Рис. 129. Черепица из развалии Десятинной церкви. Раскопки 1948 г. [с. 463] Рис. 130. Голосники из собора Михайловского Златоверхого монастыря. [с. 463] Рис. 131. Клейма на голосниках из Софийского собора. Раскопки 1949 г. [с. 465] Среди киевских гончаров, связанных с производством строительных материалов, необходимо отметить еще одну группу мастеров, занятых изготовлением специальной строительной керамики – высоких узкогорлых сосудов, так называемых “голосников” (рис. 130). Сосуды эти, как показали наши исследования Киевской Софии, почти сплошь заполняют пазухи сводов и кладку куполов храма. Количество голосников, примененных в кладке Софии, исчисляется десятками тысяч. Ббльшая часть их совершенно не имеет функций резонаторов и служит исключительно для разгрузки сводов и куполов. Производством этой разновидности строительной керамики, по-видимому, занималась обособленная группа гончаров, хотя технология этого производства принципиально не отличалась от производства обычных горшечников. Голосники всегда делались из хорошо отмученной светлой глины и отлично обжигались, что, по-видимому, обеспечивалось особым контролем качества продукции. На донцах голосников Киевской Софии обычно имеются клейма нередко повторяющегося рисунка (рис. 131).

Наряду с голосниками в развалинах ряда построек, воздвигнутых киевскими зодчими XI-начала XII в., как отмечалось выше, нередко в большом количестве обнаруживаются обломки обыкновенных амфор-корчаг. Приставший к их наружным стенкам известковый раствор с примесью цемянки свидетельствует о том, что сосуды эти подобно голосникам использовались в кладке сводов здания.

Обособленную, весьма значительную группу гончаров-“плинфотворителей” составляли мастера, изготовлявшие полихромные поливные плитки, применявшиеся наряду с мозаичными наборами для полов, а иногда, по-видимому, и для облицовки нижней части стен в богатых жилых постройках.

Производство полихромной поливной строительной керамики, как и отмеченное выше производство поливной посуды, игрушек и так называемых “писанок”, является наглядным свидетельством чрезвычайно высокого уровня киевского керамического ремесла. Считается, что древнейшими образцами строительной поливной керамики являются плитки, составлявшие будто бы орнаментальный фриз, украшавший некогда стены гридницы Х в. [Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 360] Выше отмечалось, что эта реконструкция является плодом недоразумения.

Керамические поливные плитки делались обычно из тщательно отмученной светлой глины. Размеры их различны, от совсем незначительных до очень крупных (30:30 см) при толщине от 1.5 до 2.5-3 см. Лицевая сторона плиток покрыта обычно одноцветной (желтой, зеленой, коричневой) блестящей поливой. Плитки этого типа широко распространены в киевских постройках XI-XIII вв. [с. 464]

Полы из керамические поливные плиток встречаются в киевских постройках Х-XI вв., обычно лишь в боковых частях здания, тогда как полы центральной части состоят из мозаичных наборов. В начале XII в. керамические плитки полностью вытесняют мозаику.

Наряду с одноцветными широкое распространение имели также полихромные плитки, украшенные орнаментальным узором разных цветов. Сложная техника орнаментации поливных плиток давно известна по материалам раскопок В.В.Хвойки в Белгороде. Основной фон плиток красновато-коричневый. Рисунок в виде волнистых линий, кругов о пятнами внутри, а иногда и в виде стилизованных цветов и гирлянд наносится в технике “пастилажа” поливой белого, желтого, синего или зеленого цвета. Особенно характерным является орнамент из рядов цветных линий, напоминающих фигурные скобки (табл. LXXXVI). Выше отмечалось, что именно этот узор типичен для глиняных яиц-писанок, [с. 465] изготовлявшихся киевскими гончарами и широко расходившихся по городам и селам древней Руси.

Раскопками последних лет установлено, что описанные выше полихромные плитки отнюдь не являются какой-то специфической особенностью белгородских построек и производство их не связано с Белгородом. Плитки этого типа найдены как в самом Киеве, так и в развалинах храма-усыпальницы Бориса и Глеба в Вышгороде (табл. LXXXVII), а также в развалинах храма XII в. во Владимире-Волынском (наши раскопки 1955 г.). Подихромные поливные плитки с исключительно своеобразным узором были найдены при раскопках в Киевской Софии (табл. LXXXVIII, LXXXIX).

Тигли для эмали

Рис. 132. Тигли для эмали. [с. 467]

Раскопками В.В.Хвойки в усадьбе Петровского были открыты остатки мастерской, в которой, по словам исследователя, “изготовлялись превосходные изразцы, покрытые толстым слоем плотной массы в виде эмалевой поливы” [В.В.Хвойка, ук. соч., стр. 70]. Тут же были найдены куски разноцветной эмалевой массы и особой формы глиняные тигельки-льячки с двумя ячейками для одновременной плавки эмали равного цвета. У каждой ячейки имелось свое выходное отверстие. В обеих ячейках сохранились остатки эмали двух цветов, прилипшей к стенкам тигелька. Обломки таких же тигельков вновь найдены на той же территории раскопками 1936-1937 гг. (рис. 132).

Изучение многочисленных образцов подихромных поливных плиток, найденных в Киеве, Белгороде и Вышгороде, а также находка описанных выше тигельков-дьячек позволили убедительно восстановить весь технологический процесс изготовления плиток [там же, стр. 70, 93; Н.Д.Полонская. Археологические раскопки В.В.Хвойко 1909-1910 гг. в мест. Белгородке. – Труды Московского предварительного комитета по устройству XV археологического съезда, М., 1911, стр. 60-62; А.В.Филиппов. Древнерусские изразцы, вып. I. М., 1938, стр. 12; Б.А.Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 361-362].

Плитки первоначально покрывались поливой одного цвета и обжигались в печи. Затем в ячейки двойного тиголька засыпалась эмаль двух различных цветов и на жаровне расплавлялась до жидкого состояния. После этого мастер, попеременно наклоняя тигелек-льячек то в одну, то в другую сторону, выливал через отверстия расплавленную эмаль на горячую плитку. При наклоне дьячка в сторону отверстий получались две параллельные полоски разного цвета, Вытягивая эти полоски каким-либо острием то в одну, то в другую сторону, мастер получал характерные ряды фигурных скобок.

Кроме этого приема нанесения узора льячкой с двойным отверстием, применялся и другой способ изготовления полихромных плиток: на горячую плитку, уже покрытую одноцветной поливой, мастер набрасывал мелко толченые кусочки твердой эмали, после чего, подогревая плитку на жаровне, втирал плавившиеся постепенно кусочки эмали в эмаль фона. В результате получались плитки, [с. 466] полихромная поверхность которых напоминала мрамор или камни о разноцветными прожилками.

Способ нанесения эмалевого узора в технике “пастилажа”, широко распространенной среди киевских гончаров, свидетельствует об очень высоком уровне киевского керамического ремесла. По словам А.В.Филиппова, в этом отношении Киевская Русь опередила Западную Европу, где техника пастилажа появилась значительно позже [А.В.Филиппов, ук. соч., стр. 12].

Находка описанной мастерской свидетельствует о том, что среди многочисленных ремесленников, работавших на княжом дворе, были и мастера, занятые производством полихромных поливных плиток для княжеского строительства. Подтверждением этого является находка на территории того же княжого двора поливной плитки, на оборотной стороне которой отчетливо видпо рельефное клеймо в виде княжеского знака (табл. ХС) [раскопки 1948 г. в усадьбе Киевского исторического музея]. Какому князю принадлежит этот знак, установить пока ве удалось. Наиболее близок он к княжеским знакам XII в. Это свидетельствует о том, что различные княжеские мастерские, [с. 467] производившие строительные материалы, обнаруженные в разное время на княжом дворе, не следует трактовать как остатки подсобных производств, связанных с постройкой в конце Х в. самой Десятинной церкви, как это предполагал в свое время В.В.Хвойка.